прикрыла его корзиной и тем спасла от смерти, а подоспевшая полиция оттеснила от него озверевшую толпу. Полицмейстеру генерал-майору Золотарёву, пользовавшемуся любовью и авторитетом москвичей, брошенный из толпы камень ранил генерала. Толпа тут же присмирела и стихла, а какой-то рабочий снял шапку и, выступив вперёд, сказал:

– Извините, ваше превосходительство, вы наш, русский, а мы немца бьём.

Адрианов, намеревавшийся давно избавиться от Модля, воспользовался, наконец, этим случаем. Модль, будучи уже частным лицом, уволенным на пенсию, во время очередных беспорядков, вышел на улицу, чтобы позлорадствовать над неумелыми действиями Адрианова, но был снова опознан бунтующими и жестоко избит.

Недовольство населению и военным в Москве прибавляла деятельность начальника Московского военного округа генерала А.Г.Сандецкого. Он «прославился» главным образом тем, что беспощадно «очищал» госпитали и лазареты от недолечившихся и больных офицеров, подозревая в каждом симулянта и дезертира, и вопреки заключениям врачей гнал их на фронт. Как-то на военно-врачебную комиссию с участием Сандецкого был вызван офицер, у которого вследствие ранения были на правой руке скрючены четыре пальца. Комиссия постановила освободить его от военной службы и уволить из армии. Тогда Сандецкий приказал больному положить руку на стол и изо всей силы ударил по ней кулаком. Все четыре пальца были сломаны, а офицер от боли потерял сознание.

Великая княгиня Елизавета Фёдоровна подала на Сандецкого государю жалобу, и рассвирепевший садист-генерал брызгал от возмущения слюной и кричал, что «сократит эту бабу». И начал преследовать великую княгиню, насмехаясь над её немецким акцентом и плохим русским языком. Но сократили самого Сандецкого.

Александру Александровичу Адрианову как-то донесли, что московские баптисты ведут среди населения агитацию против войны и убеждают своих единоверцев отказываться от военной службы.

Закрыть баптистские молельни Адрианов не решился, но и терпеть антивоенную агитацию тоже не мог. Брянский пишет, как умно вышел градоначальник из этого щекотливого положения. Вызвав их к себе, Александр Александрович выразил надежду, что они являются верными сынами своей родины. Баптисты это подтвердили. Тогда Адрианов спросил, молятся ли они во время богослужений за государя и победу русского оружия. Баптисты смутились, а потом сказали, что молятся, но не громко – про себя. Адрианов сказал тогда, что молчаливые молитвы порождают в Москве ненужные слухи, а между тем моления о благополучии государя и даровании русским победы никоим образом не противоречат их вере. Так зачем же совершать молитвы молча?

Попавшие в ловушку баптисты смутились и с мнением градоначальника были вынуждены согласиться. На следующий день оба молитвенных дома баптистов были закрыты. Отказаться от своего догмата о непротивлении злу насилием они не могли, но и агитировать против войны больше не осмеливались.

Но больше всего проблем доставляли градоначальнику немцы. Из Петрограда пришли указанию приступить к уничтожению немецкого засилья, т.е. к экспроприации у немцев собственности и закрытию фабрик и заводов. Обстановка на заводах, принадлежавших немцам, была напряжённой, часто случались эксцессы с человеческими жертвами (разумеется, среди немцев).

Адрианов метался по городу и одной рукой выполнял «указиловки» из Петрограда, а другой пытался гасить ненависть к немцам и спасать их от погромов. По Москве с царскими портретами ходили толпы народа и громили немецкие магазины и дома. Жандармов, чтобы сдержать бесчинства толпы, не хватало. Шла война, и все военные были на фронте. Адрианов пустил было в ход казаков и нагайки, но Главный Главноначальствующий, сохранявший олимпийское спокойствие, запретил ему всякое насилие. Князь не переставал повторять, что во всём виноват Петроград и что назревший нарыв должен рано или поздно лопнуть.

Москва, 1915 год.

Москва 27—28 мая 1915 года, по описанию Брянского, представляла собой удручающее зрелище: вся окраина бросилась в центр грабить немецкие, а заодно и магазины других владельцев, по улицам нескончаемым потоком двигались толпы народа, унося с собой награбленное добро. Власти смотрели на это глазами посторонних наблюдателей, потому что Юсупов запретил применять в отношении погромщиков силу. Полицейские изредка вмешивались в процесс, указывая, что магазин «русский». Толпа послушно отходила от магазина и находила какой-нибудь очередной «немецкий» магазин.

На вопрос, почему полиция не препятствует погрому, полицейские отвечали: «Не приказано». Прямые призывы городской думы и городского главы Челнокова к князю разогнать погромщиков услышаны также не были. (Зато просьбе фабриканта И.Д.Морозова Главноначальствующий внял и распорядился послать на его фабрику охрану). По мнению князя Юсупова, предпринимать ничего не следовало – нужно было дать вылиться народному негодованию. Выступая в думе и отвечая Челнокову, Юсупов утверждал, что никакой озверевшей толпы он на улицах не увидел. Он увидел «радостно настроенных жителей Москвы, расходившихся по домам с отнятым у их врагов добром, подобно тому, как в Святую Христову ночь православные люди возвращаются по домам с освящёнными куличами и пасхами, и я не вижу в них опасности».

Выступивший потом Адрианов взял всю вину за погромы на себя, заявив, что за 7 лет нахождения на посту градоначальника он отучил городовых от рукоприкладства, и вот теперь полиция, следуя категорическому запрету применять оружие, ничего не может сделать. К вечеру, убедившись в том, что погромы продолжаются, Юсупов неожиданно дал Адрианову разрешение применить силу:

– Сегодня можете действовать нагайками, а завтра – увидим.

Брянский пишет, что возвращаясь из Думы домой, он видел, что градоначальник недолго размышлял над словами Юсупова: конный отряд городовых успешно разгонял толпу погромщиков нагайками. Адрианов стоял в автомобиле и поощрял их криками:

– Бей эту сволочь!

Какой-то пьяный прапорщик, проходя мимо, стал осуждать его распоряжения, и Адрианов, вероятно, позабыв о своих принципах, съездил его по физиономии.

На следующий день, 29 мая, погромщики снова вышли на улицы, но увидев там полицию и воинские части, стушевались и стали обороняться. На улицах развернулись настоящие бои, хотя пускать в ход оружие войскам и солдатам было всё-таки запрещено. Впрочем, в одном месте офицер воинской части отдал приказ стрелять в толпу, в результате сражений в городе в этот день четверо было убито и ранено 28 человек.

Юсупов явно «протрезвел», радостных выражений на лицах погромщиков он больше не увидел и отдал приказ объявить Москву… на осадном положении:

– Надо прекратить это безобразие.

Брянский, проконсультировавшись с законом, обнаружил, что на осадном положении бывают только крепости, окружённые неприятелем, но сделать уже ничего не мог. С 8 часов вечера и до 6 часов утра москвичам было запрещено выходить на улицу. В подготовленных для расклеивания по городу объявлениях Брянскому удалось «растянуть» положения закона об осадном положении и приравнять Юсупова к командующему армией, а московский военный округ – к театру военных действий. Ничего поделать было нельзя: опереточному генерал-губернатору – опереточные полномочия. Впрочем, в последний момент его удалось уговорить и от осадного, и от военного положения, поскольку в его распоряжении чрезвычайных мер по наведению в городе порядка и так было предостаточно.

К вечеру 29 мая положение в Москве было нормализовано. Погром 27—28 мая обошёлся русскому государству в 200 миллионов рублей. Петербург был вынужден реагировать на эти события, и естественно, первым «загремел под фанфары» опереточный генерал-губернатор князь Юсупов. К сожалению, Джунковскому удалось «под сурдинку» удалить с поста московского градоначальника Александра Александровича Адрианова. Адрианову предложили подать формальное прошение об отставке, хотя, как явствовало из письма Маклакова, Николай II уже подписал указ о его устранении с поста московского градоначальника. Когда уволенный с должности Адрианов появился в Петербурге, Джунковский поспешил нанести ему визит вежливости и в беседе лицемерно утверждал, что всячески пытался уговорить Маклакова оставить Александра Александровича на прежнем месте.

Преемником Адрианова был назначен генерал-майор Е.К.Климович, который ранее руководил Московским охранным отделением. До его приезда обязанности градоначальника исполнял престарелый генерал Золотарёв. Придя в присутствие, он обнаружил на своём столе гору накопившихся бумаг. Чтобы просмотреть их все и подписать, потребовались бы недели. Генерал нашёл остроумный способ решить проблему: он попросил всех делопроизводителей дать ему честное слово и перекреститься на икону, что ничего преступного в бумагах нет, а потом целый день, не читая, их подписывал.

Климович, по характеристике Брянского, оказался хорошим градоначальником, но и он не угодил чем-то Петрограду, и скоро в Москву приехал с ревизией сенатор Гарин. Ревизия ничего предосудительного в действиях Евгения Константиновича не нашла, но Гарину он чем-то